Печенье счастья  - Черстин Лундберг Хан

– Что? – уставился я на нее.

– Да, бывают ведь разные виды женских прокладок, – пояснила девушка и показала на упаковку у меня в руках.

Следующим жестом она указала на полку передо мной. Прокладки! Я стою перед полкой с женскими прокладками и тампонами.

– Привет, Оскар!

Майя махала мне рукой. Хьюго тоже приветливо кивнул мне, но при этом не произнес ни слова. Вид у него был несколько смущенный. Да это и неудивительно. Всякий на его месте засмущался бы, застав своего лучшего друга за покупкой гигиенических прокладок для мамы.

Я почувствовал, что бледнею. Меня пробирал холод, и в то же время пот градом катился под курткой.

– Ой! – испугалась девушка. – Ты себя хорошо чувствуешь?

– Нет, – ответил я и, сунув упаковку с прокладками ей в руки, унесся на другой конец магазина.

Ноги вынесли меня к витрине-морозильнику. Я уставился на лежащих в глубокой заморозке мертвых кур. Мне нужно было переждать, пока Майя с Хьюго уберутся из магазина. На душе было отвратительно. Захотелось даже отодвинуть стекло и залезть внутрь витрины, поближе к куриным тушкам. Встречайте! Продукт по суперцене – Оскар в глубокой заморозке.

Я вышел из магазина с двумя упаковками теста в пакете. Дождик меня уже не радовал, как раньше. Стыд по-прежнему жег меня изнутри, и никуда нельзя было деться от этого чувства. То, что произошло в магазине, испортило все еще больше. Если Майя до сих пор не рассказала Хьюго о той эсэмэске, то теперь она точно это сделает.

В этом же квартале, только дальше вниз по улице, находился ресторан Бие. Я надеялся, что ни ее, ни ее родителей сейчас там нет. Не поднимая головы, я пересек улицу. По сторонам я старался не смотреть, но все равно точно знал, что уже прохожу мимо ресторана. Внутри было мое спасение – «печенье счастья»… Но как мне до него добраться?

Бабушка открыла мне дверь в клетчатом фартуке и поварской шапочке на голове.

– Здравствуй, Оскар, мой милый, – обрадовалась она мне. – Как хорошо, что ты захотел испечь со мной имбирное печенье.

Бабуля уже все приготовила: на кухонном столе лежали целая гора формочек для печенья и две скалки. Она достала для меня еще один фартук, поставила пластинку Элвиса Пресли и зажгла множество рождественских свечей. Что ни говори, а уютно.

Мы пекли из теста разные рождественские штучки вроде ангелов и сердечек, стариков и старушек. А еще придумывали свои собственные фигурки. У бабушки вышло нечто, отдаленно напоминавшее рождественского гнома, зато мои зомби получились очень даже ничего – с вытянутыми в стороны руками и неестественно выпрямленными ногами. «Даже если рука отвалится, то все равно ничего страшного не будет», – довольно подумал я.

Пахло имбирным печеньем, свечами и кофе. Мы сделали паузу и поели немного каши с сосисками, пока бабушка смотрела повтор сериала про ферму Эммердэйл[12].

Я взял несколько печеньиц и съел апельсин. Потом мы продолжили печь. Время пролетело совсем незаметно. За окном скоро начало смеркаться, а я и думать забыл о своих неприятностях.

В конце остался маленький комок теста, и я решил сделать еще одного зомби или даже двух. Их фигурки напомнили мне Хьюго и Майю. Бабушка мешала глазурь, Элвис пел про Рождество, а мне выпал отличный шанс отвлечься от всех своих проблем.

Говорят, когда на душе тяжело, полезно кому-нибудь выговориться. Я же этого не люблю. Так, по-моему, еще тяжелее становится. Но бабушка – это ведь совсем другое дело. Может, рассказать ей о своих проблемах? И совсем не обязательно, чтобы она слышала то, что я ей сейчас скажу.

– Наверное, я влюблен в Майю, – начал я. – Хотя я точно в этом не уверен. Сейчас она вместе с Хьюго, а я не знаю, ревную я или это какое-то другое чувство. Интересно, на что похожа ревность?

– A-а… это ерунда, – кивнула бабушка на последний противень. – Ничего страшного, что края подгорели.

Я улыбнулся сам себе. Бабуля настолько же глуха, насколько добра.

– Думаю, это не ревность, – продолжил я. – Я ведь даже не знаю, на что похожа влюбленность. Может, на щекотку в животе?

Бабушка бросила хлопотать и с тревогой посмотрела на меня:

– Тебе нехорошо? Живот болит? Может немного пучить, если съешь много имбирного печенья.

– Нет, нет.

Чтобы показать ей, что я чувствую себя отлично, я взял печенье в форме сердечка, целиком запихнул себе в рот и улыбнулся. Бабушка тоже улыбнулась. Потом зазвонил телефон, и бабуля пошла в прихожую. Я понял, что это мама или папа, потому что бабушка рассказывала, чем мы сейчас занимаемся. Я подцепил хрупкие фигурки зомби из сырого теста и выложил их на противень. Бабушка вернулась на кухню и поставила противень в духовку.

– Между прочим, любовь – это самая большая глупость, – сказал я и посмотрел через стекло духовки.

Мои зомби пузырились на противне и постепенно начинали коричневеть.

– Когда любишь, сам становишься глупым, – продолжал я, – и над тобой все смеются.

Точно. Вот в чем была моя проблема – в моей новой, смущающей меня самого личности. Это беспокоило меня гораздо больше, чем Хьюго с Майей. Действительно, Хьюго запросто встречается с Майей и ничуть не стыдится этого. Я же, наоборот, только и делаю, что избегаю всего того, что кажется мне мучительно-неловким, а сам все равно краснею на каждом шагу.

Бабушка взяла стул и уселась рядом со мной:

– Любовь – это не глупость. По крайней мере, я так не думаю.

Я застыл, сидя на корточках перед духовкой. Как она услышала?!

– И над ней не смеются, – задумчиво проговорила бабушка. – И мне кажется, это не стыдно – признаться в любви.

Я молчал, чувствуя себя фигуркой из духовки, которая вот-вот подрумянится и куда-нибудь сбежит. Раздался писк. Это бабушка коснулась своего слухового аппарата. Ну, конечно же! Когда бабуля разговаривает по телефону, она почти всегда надевает его. Как же я мог об этом забыть?

– Иногда, Оскар, нужно действовать невзирая на свой страх, – сказала мне бабушка. – Потому что неизвестно, что хуже: почувствовать себя глупцом, когда тебя отвергли или когда ты так и не осмелился признаться?

Я притворился, что мне стало неудобно сидеть на корточках перед духовкой, и встал. Подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Светло-серое одеяло неба стало темносерым. Тускло горели уличные фонари.